"DROGA DO OCZYWISTOŚCI" (1957)
Сz.1, rozdział 5
RATUNEK W SCALENIU (2)
Byłoby wielkim błędem tłumaczyć to wieczne niezadowolenie jako znak bardziej subtelnego i szlachetnego wnętrza, które nie może zadowolić się banalnymi życiowymi drogami i zwykłymi „ziemskimi” przyjemnościami. Wewnętrzne rozdarcie, rozszczepienie duszy, brak duchowej harmonii wcale nie jest jakimś „najwyższym osiągnięciem”, które należy tylko podziwiać i naśladować; przeciwnie, jest to choroba ducha, którą należy przezwyciężyć i wyleczyć. Chociaż psychologicznie nie trudno zrozumieć, że taki rozszczepiony i w istocie duchowo chory człowiek lubi przedstawiać się i wyobrażać jako „nadczłowiek”...
Nam wcale nie imponuje, gdy bohaterowie Byrona występują z takim poczuciem własnej niezależności, jak gdyby ich melancholia i hipochondria przemieniała ich w jakichś „półbogów”. Bezsensownym byłoby podziwiać Fausta jako nadczłowieka tylko dlatego, że Goethe powiadamia o żyjących w nim dwóch duszach („Dwie dusze we mnie żyją w wiecznym sporze, Jedna od drugiej oderwać się kusi.”),
i dlatego, że Faust decyduje oddać się diabłu, który obiecuje obsypać go ziemskimi rozkoszami.
Ludzie osiemnastego i dziewiętnastego wieku mieli męstwo zdać sobie sprawę i głośno wysłowić wewnętrzne duchowe rozdarcie, które odziedziczyli.
Lecz to męstwo wzbudziło w nich pewność siebie, pychę wyższości i wyzywający sposób bycia; i w rezultacie wewnętrzne rozdarcie wydawało im się jako najwyższe osiągnięcie i zostało zaakceptowane, jako oznaka nadczłowieka i nowej ery. Rozdźwięk miedzy wiarą i rozumem istniał w Europie już dawno. Ale stopniowo utworzyło się uzasadnienie (apologia) demoralizacji i rozkładu, jawny bunt przeciw Bogu i wszystkiemu, co Boskie, systematyczne spustoszenie życia od wszelkiej świętości i kategoryczne zerwanie z Chrześcijaństwem.
Ostatecznie to zerwanie z chrześcijaństwem zostało wyrażone u Nietzschego tonem otwartej nienawiści i wyzywającego upojenia oraz znalazło praktyczną realizację i zakończenie w wydarzeniach ostatnich dziesięcioleci (1917-1953). (cdn)
Было бы великой ошибкой толковать это вечное недовольство, как знак более утонченной и благородной натуры, которая не может удовольствоваться банальными жизненными путями и обычными, «земными» удовольствиями. Внутренний раскол, душевная расщепленность, духовная нецельность совсем не есть какое-то «высшее достижение», перед которым надо только преклоняться и которому надо подражать; напротив, это есть болезнь духа, которую необходимо преодолеть, от которой надо исцелиться. Хотя психологически нетрудно понять, что такие расщепленные и, в сущности, духовно больные люди любят воображать и изображать себя как неких «сверх‑человеков»... Нам нисколько не импонирует, когда герои лорда Байрона выступают с таким суверенным самочувствием, как если бы их меланхолия или ипохондрия превращала их в каких-то «полубогов». Напрасно было бы преклоняться перед Фаустом как перед сверх-человеком только потому, что Гете сообщает о «живущих в его груди двух душах, желающих оторваться одна от другой», и потому, что он решает подчиниться дьяволу, обещающему засыпать его земными наслаждениями.
Люди восемнадцатого и девятнадцатого века имели мужество осознать и громко выговорить унаследованный ими душевно-духовный раскол. Но это мужество внушило им самоуверенность, верховную гордость и вызывающую манеру держаться; и в результате внутренний раскол выдавался и принимался за некое высшее достижение, за признак сверх-человека и новой эпохи. Разногласия между верою и рассудком существовали в Европе уже давно. Но в дальнейшем постепенно сложилась апология разложения и распада, неприкрытое восстание против Бога и всего Божественного, систематическое опустошение жизни от всякой святыни и категорический разрыв с Христианством. В конце концов этот разрыв с христианством был выражен у Ницше тоном откровенной ненависти и вызывающего упоения и нашел себе практическое осуществление и завершение в событиях последних десятилетий (1917—1953). (Продолжение следует)
Nam wcale nie imponuje, gdy bohaterowie Byrona występują z takim poczuciem własnej niezależności, jak gdyby ich melancholia i hipochondria przemieniała ich w jakichś „półbogów”. Bezsensownym byłoby podziwiać Fausta jako nadczłowieka tylko dlatego, że Goethe powiadamia o żyjących w nim dwóch duszach („Dwie dusze we mnie żyją w wiecznym sporze, Jedna od drugiej oderwać się kusi.”),
i dlatego, że Faust decyduje oddać się diabłu, który obiecuje obsypać go ziemskimi rozkoszami.
Ludzie osiemnastego i dziewiętnastego wieku mieli męstwo zdać sobie sprawę i głośno wysłowić wewnętrzne duchowe rozdarcie, które odziedziczyli.
Lecz to męstwo wzbudziło w nich pewność siebie, pychę wyższości i wyzywający sposób bycia; i w rezultacie wewnętrzne rozdarcie wydawało im się jako najwyższe osiągnięcie i zostało zaakceptowane, jako oznaka nadczłowieka i nowej ery. Rozdźwięk miedzy wiarą i rozumem istniał w Europie już dawno. Ale stopniowo utworzyło się uzasadnienie (apologia) demoralizacji i rozkładu, jawny bunt przeciw Bogu i wszystkiemu, co Boskie, systematyczne spustoszenie życia od wszelkiej świętości i kategoryczne zerwanie z Chrześcijaństwem.
Ostatecznie to zerwanie z chrześcijaństwem zostało wyrażone u Nietzschego tonem otwartej nienawiści i wyzywającego upojenia oraz znalazło praktyczną realizację i zakończenie w wydarzeniach ostatnich dziesięcioleci (1917-1953). (cdn)
"ПУТЬ К ОЧЕВИДНОСТИ" (1957)
Часть 1, глава 5
СПАСЕНИЕ В ЦЕЛЬНОСТИ (2)
Было бы великой ошибкой толковать это вечное недовольство, как знак более утонченной и благородной натуры, которая не может удовольствоваться банальными жизненными путями и обычными, «земными» удовольствиями. Внутренний раскол, душевная расщепленность, духовная нецельность совсем не есть какое-то «высшее достижение», перед которым надо только преклоняться и которому надо подражать; напротив, это есть болезнь духа, которую необходимо преодолеть, от которой надо исцелиться. Хотя психологически нетрудно понять, что такие расщепленные и, в сущности, духовно больные люди любят воображать и изображать себя как неких «сверх‑человеков»... Нам нисколько не импонирует, когда герои лорда Байрона выступают с таким суверенным самочувствием, как если бы их меланхолия или ипохондрия превращала их в каких-то «полубогов». Напрасно было бы преклоняться перед Фаустом как перед сверх-человеком только потому, что Гете сообщает о «живущих в его груди двух душах, желающих оторваться одна от другой», и потому, что он решает подчиниться дьяволу, обещающему засыпать его земными наслаждениями.
Люди восемнадцатого и девятнадцатого века имели мужество осознать и громко выговорить унаследованный ими душевно-духовный раскол. Но это мужество внушило им самоуверенность, верховную гордость и вызывающую манеру держаться; и в результате внутренний раскол выдавался и принимался за некое высшее достижение, за признак сверх-человека и новой эпохи. Разногласия между верою и рассудком существовали в Европе уже давно. Но в дальнейшем постепенно сложилась апология разложения и распада, неприкрытое восстание против Бога и всего Божественного, систематическое опустошение жизни от всякой святыни и категорический разрыв с Христианством. В конце концов этот разрыв с христианством был выражен у Ницше тоном откровенной ненависти и вызывающего упоения и нашел себе практическое осуществление и завершение в событиях последних десятилетий (1917—1953). (Продолжение следует)
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz